Так как же все-таки звали на иврите И.Л. Сельвинского и его родителей? (Размышления об этнической идентичности поэта)[1]

М.Б. Кизилов, Н.М. Кизилова
Аннотация:
Статья посвящена анализу архивной записи из метрической книги симферопольской еврейской синагоги за 1898-1899 гг., содержащей ивритский вариант полного имени поэта И.Л. Сельвинского и его родственников. Статья указывает, что правильным прочтением имени поэта на иврите является форма «Элиягу (Элияу)» или, в идишском произношении, «Элийогу». Анализ архивных данных также привел авторов статьи к выводам относительно непростой этнической идентичности поэта.

Источник фото: Википедия
Введение
В 2015 г., во время посещения экспозиции отдела Центрального музея Тавриды «Дом-музей И. Сельвинского», авторы этой статьи остановили свое внимание на факсимиле страницы из метрической книги симферопольской еврейской синагоги за 1898-1899 гг. с данными о рождении поэта И.Л. Сельвинского на русском и древнееврейском языках (иврите). Несмотря на всеобщую доступность данного материала, к нашему изумлению, никто из исследователей биографии и творчества поэта не взял на себя труд прочесть ивритскую часть данной метрической записи для того, чтобы проанализировать, как именно на древнееврейском языке звучали имена самого поэта, его родителей и деда. А ведь это принципиально важно для того, чтобы понять самые ранние дни жизни И.Л. Сельвинского, а также этническую и религиозную самоидентификацию его родителей.
Да и вообще, хоть А.С. Пушкин и говорит в начале известного стихотворения: «Что в имени тебе моем? Оно умрет, как шум печальный», далее классик пишет о том, насколько важно помнить имя человека:
Но в день печали, в тишине,
Произнеси его тоскуя;
Скажи: есть память обо мне,
Есть в мире сердце, где живу я...
И дальше:
Оно на памятном листке
Оставит мертвый след, подобный
Узору надписи надгробной
На непонятном языке.
Последние строки как нельзя больше подходят к теме данной статьи: на «памятном листке» из симферопольской синагоги «на непонятном языке» осталось запечатлено имя поэта в той форме, которая была священна для его родителей и для раввина Ф.А. Перельмана, обрезавшего маленького Илью (Элиягу / Элийогу) Сельвинского на восьмой день его младенческого существования и сделавшего запись об этом в метрической книге симферопольской синагоги. Данная статья расскажет о результатах работы с оригинальной записью имени поэта и его родителей на иврите (древнееврейском). Правильное прочтение этих данных также неизбежно привело нас к размышлениям и непростым выводам об этническом происхождении и самоидентификации поэта.
Правильное прочтение имени поэта и его предков
Впервые внимание к различным вариантам прочтения имени И. Сельвинского и его предков привлекла В.К. Катина. Однако, не прочитав оригинальную метрическую запись на иврите, В.К. Катина пришла к не совсем правильным выводам относительно звучания имени поэта и его отца. Так, например, исследовательница пишет: «Лейба Эльшаелов Селевинский регистрировал рождение своего сына Ильи (еврейское имя Эльша, Эльяш соответствует православному Илье)» [1, с. 3]. Как мы покажем ниже, и то и другое не совсем верно.Обратимся к архивному свидетельству, факсимиле которого было мне любезно предоставлено директором Дома-музея И. Сельвинского, Л.И. Дайнеко [2, лист 24 об.].

Рис. 1. Факсимиле выписки из метрической книги симферопольской еврейской синагоги за 1898-1899 гг. с сообщением о рождении И.Л. Сельвинского.

 Как мы видим из перевода, ивритский вариант записи практически слово в слово повторяет русский текст, за исключением нескольких небольших, но важных отличий:
В ивритском тексте отсутствует топоним «Симферополь»; по всей видимости, раввину Ф. Перельману не хотелось дважды писать длинное греческое слово еврейскими буквами, учитывая, что наверху оно и так было написано по-русски.
Имя раввина написано несколько иначе, чем в русском варианте – «Перльман».
Ближайшим аналогом слова «мещанин» в ивритском тексте оказалось слово «ирони», что, дословно, значит «горожанин» (от слова «ир», т.е. «город»).
Однако наиболее интересны, безусловно, отличия в написании имени И. Сельвинского и его родителей. Как мы видим, имя самого поэта записано согласно еврейской традиции – Элиягу (Элияу; в идишском произношении Элийóгу), русским аналогом которого является «Илья». Фамилия отца поэта четко записана на иврите как «Селевинский», с буквой «самех» в начале, что полностью исключает возможность прочтения как «Шелевинский».
Имя матери И.Л. Сельвинского обычно записывается исследователями как «Надежда». Из данного документа явствует, тем не менее, что ее внутриобщинное еврейское имя звучало по-другому – «Неха»[2]. Однако наиболее сильно отличается от принятого в русскоязычной литературе написание имени и патронимика отца поэта. Русский вариант метрической записи именует его «Лейбъ Эльшаиновъ Селевинскiй». В других документах он также именуется «Лейба Эльшаелович» и реже «Лев Соломонович». Как мы видим, и тот и другой вариант резко отличаются от ивритского варианта «Лейб бен Элиягу-Йешая».
С именем «Лейб» все более-менее понятно – это идишский вариант имени «Лев». Сложнее с двойным патронимиком «Элиягу-Йешая». Во-первых, второе имя написано с лишней буквой «йуд» ( ישיעיה вместо ישעיה). Во-вторых, стандартное в наши дни сефардское произношение, принятое в государстве Израиль («Элиягу-Йешáя»), очень сильно отличается от предлагаемых нам в источниках того времени отчества «Эльшаинов», «Эльшаелович» и уж, конечно, «Соломонович» (последнее вообще не имеет отношения к двойному имени «Элиягу-Йешая»). Помочь разрешить эту проблему может знание идишского произношения этих библейских имен. В разговорном идишском произношении имя «Элиягу» произносилось как «Элийóгу» или даже сокращалось до уменьшительного «Элье». Имя «Йешáя» произносилось по-идишски как «Йешáйе» или сокращалось до уменьшительного «Шáйя». Соединенные вместе, два этих имени действительно могли редуцироваться до «Эли-Шáйя» или «Эль-Шáя». По этой причине довольно близкой к идишскому произношению патронимика отца поэта является зафиксированная в нескольких русских источниках форма «Эльшаинов[ич]». Довольно точно идишское звучание также отражает запись из посемейного списка мещан еврейского общества г. Симферополя за 1895 год: «Селевинскiй Лейба Эль Шайловичъ» [3].
Фамилия «Шелевинский / Селевинский» крайне редка. В момент написания этой статьи нам удалось найти только двух человек с этой фамилией. В списке разведшихся евреев Риги (1883-1909 гг.) встречается имя Мирьям Шелевинской и ее отца Хаима [4]. Фонетически похожа также еврейская, польская и белорусская фамилия «Зельвинский / Зельвенский», связанная корнями с местечком «Зельва» на территории современной Белоруссии. В крымчакском именнике такой фамилии нет.
Подводя итоги, можно сказать следующее. В ивритской части записи из метрической книги симферопольской еврейской синагоги за 1898-1899 гг. с данными о рождении поэта И.Л. Сельвинского указано еврейское имя поэта – «Элиягу (Элияу)» или, в идишском произношении, «Элийогу». Там же указано полное имя его отца – Лейб бен Элиягу-Йешáя Селевинский (в идишском произношении – Лейб бен Эли-Шая Селевинский; соответственно, деда поэта звали Элиягу-Йешáя или Эли-Шая Селевинский).

И. Сельвинский - ученик евпаторийской гимназии. 1910-е годы
Источник фото: сайт Илья Сельвинский. Фотогалерея (pitzmann.ru)
Об этническом происхождении и самоидентификации поэта
Откуда пришли мои предки? С гор?
С моря? С поля? Но до сих пор
Несу я в крови, от эпох молодея,
Скифа, эллина, иудея.
И.Л. Сельвинский «Пушторг»
(1929 [5, c. 286]) 
Выявление правильного прочтения имени поэта и его предков позволяет также бросить совершенно новый, в корне отличающийся от общепринятого, взгляд на этническое происхождение и самоидентификацию поэта.
Неправильно будет говорить, что проблемой этнической идентичности И.Л. Сельвинского никто не занимался. Об этом часто упоминали его современники, а также некоторые исследователи – Л. Фризман [6], А.Л. Львов, Д. Шраер-Петров [7, c. 270-280], М. Шраер, уже упоминавшаяся выше крымчанка В.К. Катина и другие авторы. Практически все они заметили некоторое несходство между декларируемым поэтом крымчакским происхождением и реальным образом жизни его семьи и его самого. Так, В.К. Катина в своей крайне интересной статье, на основании архивных документов, убедительно продемонстрировала всю важность еврейско-ашкеназского (а не крымчакского!) компонента в жизни семьи поэта. Опираясь исключительно на архивные документы, исследовательница показала, что отец поэта посещал только еврейско-ашкеназские синагоги Симферополя и Евпатории, зарегистрировал рождение будущего поэта в симферопольской синагоге, а крымчакские молитвенные дома не посещал вовсе. Тем не менее, исследовательница осталась при мнении, что «Илья Сельвинский является самым известным в мире крымчаком» [1].
Дальше пошел А.Л. Львов, в достаточно резкой манере охарактеризовавший поэта как человека, всячески пытавшегося отказаться от еврейской идентичности несмотря на то, что «дед его, николаевский кантонист, по профессии скорняк, и отец его, участник Русско-турецкой войны 1877–1878 годов, по профессии тоже скорняк, передавшие внуку и сыну свою профессию, были набожными евреями и никогда не ставили под сомнение свою родословную» [8]. Следует отметить, что здесь Львов не совсем прав, т.к. от отца и деда Сельвинского у нас не осталось ровным счетом никаких воспоминаний; как следствие любые попытки попытаться представить, что же именно они думали и как жили, являются догадками и умозаключениями, не построенными на источниковых данных. О том, что поэт, безусловно, считал себя частью еврейского народа и крайне резко реагировал на частые проявления государственного антисемитизма 1960-ых гг., красноречиво свидетельствуют его неопубликованные дневниковые записи [9, c. 70, 91, 104, 107, 134; 10, c. 70; 11, c. 62]. Тем не менее, вслед за Львовым и Катиной отметим, что все имеющиеся у нас данные говорят о тесных контактах писателя именно с крымско-ашкеназской, а не крымчакской общиной.
Что говорил на эту тему сам поэт? О своем крымчакском прошлом он заявил еще в 1920-ые годы в Москве. В ответ на вопрос Маяковского о сущности крымчаков, Сельвинский ответил достаточно уклончиво: «Не знаю, евреи называют крымчаков еврейскими цыганами, а Максимилиан Волошин, в общем, неплохой этнограф, утверждает, что это потомки остготов, пришедших с Балтики и основавших на линии Судак-Балаклава пиратское государство; впоследствии остготы смешались с местным населением и дали две ветви: одна получила язык от татар, а веру от византийцев и стала называться мариупольскими греками, а другая также получила язык от татар, но веру обрела иудейскую от хазар и стала называться крымчаками. Они сродни татам – горским евреям на Кавказе, и некоторые именуют их крымскими евреями»[3].
Данное высказывание достаточно неоднозначно. Знаменитый поэт и культуртрегер М. Волошин едва ли являлся, как говорит Сельвинский, «неплохим этнографом». В данном высказывании Волошина (как минимум, в том виде, как его процитировал поэт) можно заметить сразу несколько серьезнейших исторических ошибок: остготы не основывали в Крыму «пиратского государства»; процессы слияния крымских готов, византийцев и татар выглядели гораздо более сложно, чем это представлялось поэту; а уж к этногенезу хазар и крымчаков готы совершенно точно не имели никакого отношения. Кроме того, в противовес точке зрения А.Л. Львова о том, что Сельвинский «готов был ухватиться за любую теорию, которая ставила под сомнение его иудейское происхождение» отметим, что, отвечая В. Маяковскому, Сельвинский открыто сказал, что, в общем и целом, крымчаков «именуют… крымскими евреями»; по сути своей они – сродни горским евреям-татам. Т.е. для поэта крымчаки, так или иначе, были евреями.
Знаменитый поэт Давид Самойлов вспоминал про Сельвинского в 1930-ые гг.: «Седина еще не пробивалась в шатенисто-волнистых волосах украинского еврея (нацию свою он тогда именовал – крымчак)» [39, с. 147]. Как мы видим, для Самойлова еврейское происхождение Сельвинского не представляло особой загадки; с другой стороны, крымчакский мотив тоже был для него на слуху.
А вот еще одно высказывание Сельвинского, явно имеющее отношение как к крымчакам, так и к теории об участии готов в их этногенезе:
Найди в рыжеватом крымском еврее
Гота, истлевшего тут.
И вникнешь в то, что всего мудрее
Изменчивостью зовут [13, c. 22].
Правда, сам этноним «крымчаки» поэт здесь не упоминает. Однако, если сопоставить этот отрывок из поэмы «Крым» с вышеуказанным ответом Маяковскому, то становится ясно, что здесь речь идет именно о крымчаках – в том виде, как их понимал Сельвинский: крымские евреи, но при этом потомки готов[4].
Кстати, тут стоит вспомнить еще одну поэтическую строку Сельвинского:
Тут Голта, Жмеринка, Льгов,
Крымчаки, литваки, осетины
Встают из-под русских снегов
С горячих песков Палестины… [18, c. 82-83]
Как мы видим, и здесь крымчаки предстают как одна из еврейских субэтнических групп, переселяющихся в Биробиджан. Кстати, в действительности крымчаки не принимали участия в создании Еврейского автономного округа.
Любопытный момент в автобиографическом романе Сельвинского «О, юность моя!» подметила исследовательница Н.Г. Колошук. Главный герой романа Леська Бредихин, alter ego самого поэта, размышляет: «Но кто же такие “крымчаки” – племя, взявшее иудейскую религию у хозар, а язык у татар?» [19, c. 61; 20, c. 346]. Как мы видим, здесь Л. Бредихин упоминает об иудейской религии крымчаков, об их татарском языке, но… ни слова не говорит об их этническом происхождении.
Другой известной цитатой о крымчакском происхождении поэта является семейная история, рассказанная Сельвинским Л. Озерову. Согласно этой истории, дед Сельвинского, «крымский еврей («крымчак»), носил имя Элиогу. Фамилии он не имел. В двенадцать лет его захватили вербовщики, и мальчик стал кантонистом Фанагорийского полка. Когда пал в бою солдат этого полка Шелевинский, его фамилию присвоили мальчику…» [21, c. 376].
И с этой историей все непросто. Крайне странно слышать, что у деда поэта… не было фамилии. Вообще, по российским законам того времени, такого не могло (или не должно было) быть. Крайне маловероятной также является и история присваивания фамилии павшего солдата (вероятно, православного? или он тоже был из еврейских рекрутов, только более взрослых?) юному еврею-кантонисту. Подобная операция потребовала бы серьезной подтасовки документов, на которую решился бы далеко не каждый. Кроме того, «вербовщики» еврейских мальчиков в армию в ту эпоху не забирали. Этот процесс выглядел совсем по-другому: три раза в год с каждой тысячи евреев-мужчин в армию брали евреев-рекрутов. Кого именно – как правило, решала сама община [22]. Быть может, Озеров что-то неправильно понял из рассказанного Сельвинским? Или сам поэт не совсем точно знал эту, уходящую в первую половину XIX века, семейную историю? Получить ответ на эти недоуменные вопросы в наши дни не пока представляется возможным.
И еще очень важный момент. Необходимо учитывать, что деда И.Л. Сельвинского взяли в рекруты, приблизительно, в 1820-1830-ые гг.[5]. Почему это так важно? Дело в том, что сам термин «крымчаки» в то время вряд ли еще существовал: первое упоминание этнонима «крымчаки» датируется 1845 г.[6]. Как следствие, вообще не очень понятно, можем ли мы говорить об Эли-Шае Шелевинском как о крымчаке исходя как минимум из этого факта.
Интернет пестрит сообщениями о том, что мать поэта, Надежда Львовна Сельвинская (1856 или 1859 [7] – 1938), в девичестве носила фамилию Пиастро (Пиастрян) и была наполовину крымчачкой, наполовину армянкой [24]. И это сообщение крайне странно. Фамилия «Пиастрян» в доступных нам архивных документах не встречается вообще. Вряд ли такая фамилия когда-либо существовала. Кроме того, в первой половине XIX века, когда были живы родители матери поэта, смешанный брак между иудеями-крымчаками и христианами-армянами был невозможен без перехода в веру супруга / супруги. Доступные нам архивные источники таких браков не знают. Нет также сведений о Н.Л. Пиастро и в крымчакских документах, хранящихся в государственных архивах и архиве общества «Кърымчахлар» в Симферополе[8]. Ничего не знают о «крымчакском» происхождении Н.Л. Сельвинской и ее ближайшие родственники. Более того, в личной беседе с М. Кизиловым дочь и внучка поэта сообщили, что по семейным преданиям, отец был крымчаком, а мать – еврейкой [25; 26]. Интернет сайты не указывают источник этих сведении, так что происхождение странной информации о фамилии «Пиастро / Пиастрян» как фамилии матери поэта остается загадкой. На наш взгляд, это сообщение не заслуживает доверия.
Отметим здесь также, что в единственном известном нам архивном документе, посемейном списке мещан еврейского общества г. Симферополя за 1895 г., где упоминается мать поэта, ее имя указано как «Неха Мордховна», т.е. Неха, дочь Мордехая. При «русификации» имени матери поэта после 1917 г. ее имя Неха (видимо, сокращение от еврейского женского имени Нехамá / Нехóме / Нехỳме», т.е. «отрада, утешение») было преобразовано в русское «Надежда». Как видим и фонетически и по значению это имя отдаленно напоминает русское «Надежда». Тем не менее, довольно странно, что отчество «Мордховна» была записано как «Львовна», а не «Мордехаевна» или «Марковна».
К чему, собственно говоря, мы задаем все эти вопросы и обсуждаем эти несколько необычные истории? Дело в том, что, несмотря на то, что И.Л. Сельвинский неоднократно писал о своем крымчакском происхождении и рассказывал о нем, документальных подтверждений тому нет. По некоторым сведениям, родители поэта переехали в Крым из Елисаветграда, где крымчаков, насколько нам известно, практически не было. Из стихов поэта явствует, что он свободно владел языком идиш; об этом же нам сообщили родственники поэта [25; 26]. Но для крымчаков владение этим языком было крайне нехарактерно: у подавляющего большинства крымчаков конца XIX в. основным разговорным языком был т.н. «крымчакский» язык, который большинство тюркологов считает диалектом (этнолектом) крымскотатарского [27; 28; 29]. Из нескольких цитат из стихов поэта явствует также, что он в какой-то степени владел ивритом (древнееврейским) в ашкеназском (а не в крымчакском) произношении [30[9]; 31].
Владел ли поэт тюркским языком крымчаков? Во время общения с Ириной Гринберг Сельвинской утверждал, что писать о восстании Бабека в средневековом Азербайджане ему «помогало еще знание татарского языка – я ведь крымчак» [32, c. 308]. Действительно, в некоторых стихах и романе «О, юность моя!» Сельвинский приводит отдельные фразы на татарском и турецком; однако познакомится с этими языками поэт мог и во время вынужденного пребывания в Стамбуле после знаменитого симферопольского погрома 1905 г., а также во время жизни в многоязычной и поликультурной Евпатории. Члены семьи писателя не могут утвердительно ответить, знал ли поэт тюркские языки или нет; как минимум, они не помнят, чтобы он говорил на них с матерью или сестрами [25; 26]. В большинстве из заполненных им анкет поэт указывал, что родным языком для него является русский, а в графе «знание иностранных языков» писал «не владеет» [33]. В другом документе Сельвинский указывает, что «средне» владеет французским [34].
Впрочем, здесь поэт, безусловно, по каким-то личным причинам не хотел говорить правду о владении иностранными языками: не вызывает никаких сомнений тот факт, что он достаточно неплохо владел немецким и идишем. К примеру, известно фото «И. Сельвинский допрашивает [немецкого] пленного» [35, c. 47]. О том, что он владел идишем нам сообщили также его родственники [25; 26]. Однако, утверждение авторов «Российской еврейской энциклопедии» о том, что Сельвинский переводил с идиша нам кажется ошибкой [36, c. 40].
Далее, вся история семейной жизни Сельвинского и его семьи демонстрирует полное отсутствие контактов с крымчакской общиной. Если имя деда Сельвинского (Элиягу-Йешая / Эли-Шая / Элийогу), в принципе, встречалось среди крымчаков, то имя его отца – Лейба / Лейб – было типично ашкеназским, а не крымчакским. То же самое можно сказать и об имени его матери – Неха. Совершенно нетипичными для крымчаков были и имена сестер поэта: Элька, Гитель, Хая, Мирель и Паулина. Еврейкой-ашкеназкой была и жена самого поэта, Берта Яковлевна Сельвинская (1898-1980). Как это убедительно продемонстрировала В. Катина, во время жизни в Симферополе и Евпатории, отец Сельвинского участвовал в религиозной жизни именно ашкеназской еврейской общины, несмотря на то, что в обоих из этих крымских городов были крымчакские общины. Скорее всего, отец водил своего сына, будущего поэта, именно в ашкеназские синагоги и религиозные школы-хедеры. Отсюда, по-видимому, и знание идиша и базисного иврита у Сельвинского, о котором мы писали выше.
И. Сельвинский очень часто писал стихи на еврейскую или караимскую тему, но крайне редко упоминал крымчаков: за исключением уже упомянутых выше двух стихотворных и одного прозаического фрагментов, крымчаки практически не проходят в творчестве писателя. Все имеющиеся в распоряжении ученых источники (письменные, устные, письма, воспоминания и т.п.) указывают на то, что единственным крымчакским предком поэта мог быть только его дед-кантонист. Однако и тут есть сомнения, т.к. имя отца поэта – Лейба – совершенно нетипично для крымчаков. Вряд ли крымчак дал бы такое имя своему сыну. С другой стороны, в XIX в. в общину крымчаков часто вливались евреи с такими типично ашкеназскими фамилиями как Варшавский, Фишгойт, Берман и Вейнберг. Гипотетически, дед поэта мог быть одним из подобного рода ашкеназов, решивших связать свою жизнь с крымчакской общиной. Однако, увы, точных данных на эту тему у исследователей нет.

И все же, нет никаких сомнений в том, что, несмотря на отсутствие каких-либо реальных контактов с крымчаками, Сельвинский часто говорил окружающим о своем крымчакском происхождении. Об этом он также писал в графе «национальность» во всех своих анкетах [33;34]. Впрочем, как мы уже говорили выше, для него крымчаки были крымскими евреями, типологически похожими на горских евреев-татов[10]. О том, кем поэт себя считал вне официального дискурса, пожалуй, наиболее ярко свидетельствует обнаруженное недавно в фондах Дом-музея И. Сельвинского ранее неизвестное стихотворение:
Ну, что ж. Откроюсь: я еврей,
Я белый негр твой, Россия,
Где нет рабов, где нет царей
И – боже упаси – расизма[11].
Особенно впечатляет тот факт, что это стихотворение было написано Сельвинским в трагический 1953 г., время печально знаменитого процесса «врачей-отравителей», сопровождавшегося постоянными и повсеместными проявлениями бытового и государственного антисемитизма.
Выводы
Из проделанного нами выше анализа ономастического материала, позволившего нам установить правильные ивритские формы имени поэта и его предков, конечно, не следует, что поэта надо переименовывать в «Элиягу / Элийогу». Сельвинский должен остаться «Ильей Сельвинским». Однако знать о том, что именно так его имя было записано в метрических книгах и так звучало в внутриобщинном употреблении, на наш взгляд, просто необходимо для того, чтобы понять, в какой атмосфере родился, жил и взрослел поэт.
Несмотря на то, что, как мы демонстрируем это в нашей статье, у поэта не было практически никаких связей с крымчакской общиной полуострова, совершенно не стоит «отнимать» Сельвинского у этой общины и торжественно «передавать» его ашкеназской. С точки зрения современных этнографов, этническая идентификация является во многом социальным феноменом, порой имеющим весьма отдаленное отношение к физико-антропологическим параметрам. Если поэт именно так указывал свою национальность в официальных документах и считал себя крымчаком, значит, этим фактом законно может гордиться крымчакская община. Однако, на мой взгляд, совершенно необходимо также осознавать, что подобное же право гордиться нашим великим земляком теперь имеет и еврейская община Крыма и всей России.
Список литературы

1. Катина В. К. «Каждый человек имеет право на туманный уголок души». Адреса семьи Ильи Сельвинского в Евпатории // Вестник Крымских чтений И. Л. Сельвинского. Вып. №3. Симферополь, 2004. С. 101-113
2. Выписка из Метрической книги симферопольской еврейской синагоги за 1898-1899 гг. // ГАРК. Ф. 142, оп. 1, д.  453, л. 24 об. 
3. Посемейный список мещанам г. Симферополя еврейского общества 1895 2 ч.  // ГАРК. Ф. 63 (Симферопольская городская управа), оп. 1, д. 327. Л. 38 об.
4. Режим доступа: http://usdine.free.fr/rigaslatviadivorcestwo.html (дата обращения 02.06.2019)
5. Сельвинский И.Л. «Пушторг» // Он же. Собрание сочинений в шести томах. М., 1971. Т. 2.
6. Фризман Л. Такая судьба. Еврейская тема в русской литературе. Харьков, 2015.
7. Шраер-Петров Д. Караимские пирожки (Илья Сельвинский) // Он же. Водка с пирожными. Роман с писателями. СПб., 2007. С. 270-280.
8. Львов А.Л. Кафтаны и лапсердаки. Сыны и пасынки: писатели-евреи в русской литературе. М., 2015.
9. Дневники Сельвинского. 1967 // Архив отдела Центрального музея Тавриды «Дом-музей И. Сельвинского». КРУ КП ДМС-633 Д-182. С. 70, 91, 104, 107, 134.
10. Дневники Сельвинского. 1964 // Там же. КРУ ДМС КП-630 Д-179. С. 70;
11. Дневники Сельвинского. 1961 // Там же. КРУ КП ДМС-626 Д-175. С. 62.
12. Резник О. Жизнь в поэзии. Творчество Ильи Сельвинского. М., 1967.
13. Сельвинский И.Л. Крым (1945) // Крым. Поэтический атлас. Симферополь, 1989.
14. Chwolson, Daniel. Corpus inscriptionum Hebraicarum enthaltend Grabschriften aus der Krim. St.Petersburg, 1882.
15. Хвольсон Д.A. Сборник еврейских надписей содержащий надгробные надписи из Крыма. СПб., 1884).
16. Кизилов М.Б. Крымская Иудея. Симферополь, 2016.
17. Кизилов М.Б. Крымская Готия. История и судьба. Симферополь, 2015.
18. Сельвинский И.Л. От Палестины до Биробиджана // Сельвинский И.Л. Декларация прав. М., 1933. С. 77-85.
19. Колошук Н.Г. «Свои» и «чужие» в романе И. Сельвинского «О, юность моя!» (имагологический аспект). Вестник Крымских чтений И.Л. Сельвинского. № 10. Симферополь, 2013. C. 48-67.
20. Сельвинский И.Л. О, юность моя! // он же. Собрание сочинений в шести томах. Т. 6. М., 1974.
21. Озеров Л. «Стакан океана» // О Сельвинском. Воспоминания. М., 1982. С. 366-396.
22. Петровский-Штерн Й. Евреи в русской армии 1827-1914. М., 2003.
23. Полное собрание законов Российской империи. Т. 20, 1845–1846. Отд. 2. СПб., 1846.
24. Режим доступа: http://www.f-ranevskaya.ru/krug-obscheniya/ilya-lvovich-selvinskiy.html (дата обращения 02.06.2019)
25. Интервью с Т.И. Сельвинской, Москва, 27.03.2019.
26. Интервью с О.В. Некрасовой, Москва, 26.03.2019.
27. Erdal, Marcel and Ianbay, Iala. The Krimchak Book of Miracles and Wonders // Mediterranean Language Review. 2000. Vol. 12. P. 39-139.
28. Ianbay, Iala and Erdal, Marcel. The Krimchak Translation of a Targum Šeni of the Book of Ruth // Mediterranean Language Review. 1998. Vol. 10. P. 1-53.
29. Ianbay, Iala. New Data on the Literature and Culture of the Krimchaks // Manuscripta Orientalia. 2000. Vol. 6. No. 4. P. 4-13.
30. Чернин В.Ю. Крымчакское произношение иврита. 1983 (машинописная рукопись).
31. Чернин В.Ю. Крымчакское произношение иврита. // Синхрония и диахрония в лингвистических исследованиях. М., 1988. Ч. 2. С. 166-174.
32. Гринберг И. Две встречи с Ильей Сельвинским // О Сельвинском. Воспоминания. М., 1982. С. 301-309.
33. Военный билет офицера запаса вооруженных сил Союза ССР [выдан 15.11.1948, Серия III, № 34299, Сельвинский Илья-Карл Львович] // Архив отдела Центрального музея Тавриды «Дом-музей И. Сельвинского». ЦМТ КП-62803 ДМС Д-101.
34. Личный листок по учету кадров. 12.10.1954 // Архив отдела Центрального музея Тавриды «Дом-музей И. Сельвинского». ЦМТ КП-62847 ДМС Д-133).
35. Ефетов Б., Рабинович Я. Встреча на Кубани // В мире книг. 1979. №5. С. 47.
36. Российская еврейская энциклопедия. Т. III. 1997. С. 40.
37. Shrayer, Maxim. I Saw It. Ilya Selvinsky and the Legacy of Bearing Witness to the Shoah. Boston, 2013.
38. Сельвинский И.Л. Pro domo sua: Стихи / Библиотека журнала «Огонек». № 52. М., 1990.
39. Самойлов Д. Из прозаических тетрадей // Новый мир. №6. 2010.
    Примечания

[1] Авторы выражают глубокую благодарность за помощь в написании данной статьи работникам отдела Центрального музея Тавриды «Дом-музей И. Сельвинского», а в особенности его директору Л.И. Дайнеко и хранителю музейных предметов А.М. Компаниец. Важные соображения по поводу прочтения ивритского текста, который анализируется в данной статье, нам предоставили Г. Ахиезер (Иерусалим), С.М. Якерсон (Санкт-Петербург) и Брэд Сэбин Хилл (Вашингтон). Неоценимую помощь в поиске архивных документов по семейной истории рода Сельвинских оказал А.В. Ефимов (Москва). Огромная благодарность выражается Татьяне Ильиничне Сельвинской, дочери поэта, а также Оксане Васильевне Некрасовой, внучке И.Л. Сельвинского, уделившим нам свое время и поделившимся воспоминаниями о семейной истории рода Сельвинских.
[2] См. ниже более подробно о правильном прочтении имени матери поэта.
[3] Сельвинский И.Л. Черты моей жизни (неопубликованная рукопись) [цитирую по 12, c. 19-20].
[4] Вполне возможно, что слова Волошина и Сельвинского об участии готов в этногенезе крымчаков восходят к трудам Д.А. Хвольсона 1882-1884 гг. [14; 15]. В этих двух работах Хвольсон опубликовал любопытную еврейскую надгробную надпись из Партенита. На ней, по мнению Хвольсона, упоминается священник-коэн (коген), носивший готское имя Herfidil, написанное еврейскими буквами. Публикация этой надписи породила волну не слишком академических работ о том, что именно в Крыму, задолго до принятия идиша в качестве разговорного языка евреями-ашкеназами, состоялись первые еврейско-германские языковые контакты [cм. подробнее в 16, c. 43-44; 17, c. 274-277]. Вероятно, что прочитавшие труды Хвольсона Волошин и Сельвинский интерпретировали эту находку как свидетельство о массовом обращении готов в иудаизм, что, конечно, не подтверждается историческими источниками.
[5] Учитывая, что Элька, первая дочь Л. Сельвинского и Н. Сельвинской, родилась в 1883 г., когда Л. Сельвинскому было ок. 20 лет, дату рождения отца поэта можно датировать, приблизительно, 1850-ми гг. (скорее всего, он был немного старше своей жены, рожденной ок. 1859 г.). Исходя из этого, можно предположить, что дед поэта, отец Л. Сельвинского, был рожден приблизительно на 37 лет ранее, т.е. в 1810-1820-ые гг. (12 лет – возраст деда поэта во время рекрутирования; 25 лет составляла служба в армии; только после этого он мог жениться).
[6] «Евреи Кримчаки, обитающие в Карасубазаре» [23, c. 2]. Выражаем глубокую благодарность С. Шайтанову, сообщившему нам об этом важнейшем источнике.
[7] На надгробии Н.Л. Сельвинской на Новом Донском кладбище ее годы жизни указаны как 1856-1938. Тем не менее, в архивном документе 1900 г. сообщается, что в тот момент Нехе Мордховне (sic!), жене Лейбы Селевинского, был 41 год. Из этого следует, что мать поэта была рождена ок. 1859 г.
[8] Так мне об этом сообщили сотрудники «Народного историко-этнографического музея крымчаков» в Симферополе (апрель 2019 г.).
[9] Электронная версия машинописной рукописи этой работы была любезно передана мне В.А. Ельяшевичем.
[10] К похожим выводам пришел и бостонский исследователь М. Шраер, отец которого лично знал И. Сельвинского. Для исследователя Сельвинский является «внуком крымчака», который «считал крымчаков подгруппой более широкой категории еврейского народа» (перевод M.Б. Кизилова) [37, c. 1].
[11] Публикуется впервые. По-видимому, это неизвестное произведение происходит из серии стихов, которые поэт готовил для сборника «Pro domo sua», вышедшего уже после его смерти [38].