Лариса Мангупли
Светлой памяти Семена Исааковича Рафаилова (1924-2004) посвящается этот очерк.
Родные не по крови
Бывает так, что люди, порой не связанные кровными узами, становятся друг другу роднее самых близких по крови.
С семьёй Якова Бакши и его жены Симы мои родители и старшая сестра до войны были не просто добрыми соседями. Их связывала не только одинаковая фамилия (среди крымчаков есть немало однофамильцев). Мой папа и его сосед и друг Яков сапожничали. Так что профессиональные интересы их сближали ещё больше. А моя мама и тётя Сима были домохозяйками. Естественно, у женщин-крымчачек общего много, есть о чём поговорить, что обсудить, поделиться новостями…
Моя сестра Софа дружила с Диной, дочерью соседей, и их младшим сыном, Давидом.
Война разлучила соседей. Но когда Керчь освободили в апреле 1944 года, они вернулись в родной город. Теперь семья Якова Бакши поселилась неподалёку, на той же улице им.23 Мая. Друг без друга соседи не представляли свою жизнь. Часто заходили в гости — говорили и говорили о пережитом, о том, как преодолеть трудности военного и послевоенного времени…
Однажды к нам во двор вбежала Диночка. Хлопнув калиткой, она прокричала на весь двор:
-Тётя Муся! По-бе-да! По-бе-да!
Лицо её было воплощением бесконечного ликования, а мамино — в слезах радости. Все обнимались, плакали, поздравляли друг друга.
Передо мной эта картинка всплывает как в тумане, ведь тогда мне было всего четыре года. Но на фоне этой, как будто размытой временем о картины очень чётко вырисовывается ветка сирени. Дина не выпускает её из рук. И вот уже многие годы, когда тема Победы касается моего сердца, перед мысленным взором неизменно возникает та ветка сирени, как вестник весны и начала новой послевоенной жизни.
Вскоре после войны наши добрые соседи переехали жить в Симферополь. Но дружба продолжалась долгие годы. Ездили друг к другу в гости и, кажется, разлука ещё больше сблизила семьи. Особенно в лихое время сталинских репрессий, когда они коснулись и семьи наших друзей. На долю Дины выпала нелёгкая судьба. Её муж Семён Рафаилов стал жертвой этих репрессий.
Спустя много лет журналистские дороги привели меня в семью Семёна и Дины Рафаиловых. После нашей встречи я и написала очерк «СХ-500 — человек Степлага».
На фото: C.И. Рафаилов с супругой Диной, Симферополь, конец 1990-х годов. Фото из личного архива Д. Пиастро, внука героя очерка.
Ветхие страницы старой-престарой книги донесли мысли философа: «Да пусть с заходом солнца уйдут из сердца твоего все горести и переживания, всё, что душу растревожило». Верно, не стоит сегодняшние тревоги брать с собою в завтра. Пусть новый день будет встречен улыбкой. Почему бы не следовать мудрому совету во имя того, чтобы пребывать в благости и добром расположении духа, не омрачать тяжкими мыслями свою жизнь… Наверное, это возможно, если источник твоей тревоги не столь глубок, не разрушает на своём стремительном пути жизненных планов, надежд. Но если этот источник с огромной силой бьёт из-под пластов спрессованных десятилетий, если его током крови уже занесло в каждую нервную клетку, вздрагивающую от любого напоминания о прошлом, тут уж ничего не поделаешь. И вообще, как оборвать цепь таких воспоминаний с заходом солнца? Воспоминания о войне, плене, пытках, унижениях, смертных приговорах как раз и приходят во сне.
Семён долго не мог понять, за что, за какие такие грехи его осудили как врага народа, народа, за который, рискуя самым дорогим – жизнью своей, он шёл в разведку, принимал вражескую пулю, терпел чудовищные пытки в гестапо, тяготы ГУЛАГа?
Какой же он враг, если за советскую власть готов был жизнь отдать, если на верную смерть шёл с именем товарища Сталина, связывая с ним все свои надежды и помыслы?
Какой же он враг? А символ солдатского героизма – орден Славы третьей степени, которым он был награждён как отважный разведчик, проникший в немецкий штаб и доставший важные сведения, которые очень помогли прорвать фронт противника?
Какой же он враг, если жар молодой души своей отдавал комсомолу и верил, верил безоговорочно в торжество сталинских идей, в Коммунистическую партию, в Ленинский комсомол?
Мемуары
Мемуары
Воспоминания Евы Марковны Пиастро (1911-1981)
Ева Пиастро
Воспоминания [1]
Мою маму звали Султан Анджело. Имя Султан носили многие крымчакские девушки. Она училась в тогдашней «прогимназии» (4 класса), любила читать романы, интересовалась театром. Была невысокого роста, полная, с высокой причёской по моде 1900-х годов. Руки белые, пухлые. Любила носить, как все восточные женщины, украшения: браслет, брошку, серьги. Мама была нечто вроде «беловатой» вороны для семьи отца, особенно для «невестушек» и «золовушек». В этой семье любили главенствовать, учить, оказывать «покровительство», любили подобострастие, любили, чтоб им целовали ручки. За мамой постоянно подглядывали, подслушивали (окно соседней квартиры выходило в наш двор), сплетничали, судили, рядили… и довели: здоровую молодую женщину, мать пятерых крошечных детей, довели до того, что она отравилась мышьяком. Её спасали. Перепуганных детей утащили к соседке. Сбежались родственники, привели врача. Маму спасли. Но когда, в 1921 году умер от холеры её старший мальчик, этого горя она не вынесла. И в дальнейшем всю свою жизнь была больна.
Я ещё была девочкой, старшей в семье, и мне в мои 12 лет пришлось стать нянькой и заменить маму для всех остальных детей. Откуда только брались силы на этот каторжный труд! Я убирала весь дом, мыла полы, всюду вытирала пыль (дедушка, мамин отец, был столяр-краснодеревщик, он приготовил маме приданое – преполнейший гарнитур по тогдашней моде). Чего стоил один только стол с ножками в шариках, колечках и всевозможных замысловатых завитушках! Нужно было лазить под ним, вытирать пыль и натирать до блеска. А было ещё восемь окон, два коридорчика, пристроечки и кухоньки, была летняя кухня, откуда я на тачке вывозила мусор.
Особенно тяжело бывало по пятницам. В большущем медном тазу я купала детей, таскала и выливала воду, мыла посуду, шила детям трусики, платьица, носила на руках малышей, причёсывала, повязывала бантики («…чтоб бедность была приличной и умытой», как требовали литературные критики сентиментализма, известного литературного направления XIX века, если какой-либо писатель - реалист слишком резко обнажал язвы жизни.)
Реликвии
Лариса Мангупли
Последняя фотография художницы Варвары Нейман (Бакши), 1941 г.
Профессор с тревогой наблюдал за действиями таможенника. Тот небрежно перебирал содержимое чемодана очередного пассажира. Подобную процедуру профессору тоже предстояло пройти, и он заранее чувствовал себя обиженным. Готовясь к отъезду за рубеж, он не раз уже ловил на себе недобрые взгляды коллег, отвечал на порой обидные вопросы работников официальных государственных служб. Удивился профессор, когда таможенник извлёк из чемодана «Краткий курс истории ВКП (б).
– Что, до сих пор коммунист? – спросил он.
– Уже нет, – смущённо ответил растерянный пассажир, – но в душе-то…
– Да знаем, знаем мы ваши души, – прервал его работник таможни, – будете там смеяться над нами… – Он спрятал книгу под стойку. – Теперь проходите.
Профессор никогда не состоял в партии, но был лоялен, не злобствовал, никого никогда не осуждал. Он ещё раз прикинул, что увозит с собой, и решил: ничего недозволенного в его чемодане нет. Напрасно он был так благодушен.
Скрупулёзно пересматривая каждую вещь, таможенник извлёк картонный футляр.
– Та-а-к, – смачно протянул он, – посмотрим, что вы вывозите из нашей страны.
Слова: «вы» и «нашей» он произнёс с издёвкой, окинув при этом насмешливым взглядом очередь пассажиров, улетающих за границу.
Такие тонкие струны
Лариса Мангупли
Воспоминания об отце
Дверь открылась, и в класс вошёл историк:
– Здравствуйте, дети!
Мгновенно, как по команде, все тридцать мальчиков поднялись со своих мест:
– Здравствуйте, господин учитель! – дружно, в один голос отчеканили дети.
– Прошу садиться. Сегодня начнём урок с повторения. Та - а - к, – протянул он лукаво и, аккуратно поправив пенсне, окинул взглядом последние ряды. Явно выискивал кого-то конкретно.
Мальчики знали манеру своего учителя. Каким-то странным образом этот коротышка с острой седой бородкой умудрялся найти и вызвать к доске именно того, кто не выучил урок или не знал ответа на вопрос. Особенно остро чувствовал это ершистый заводила, восьмилетний Исаак. А так как он не любил учиться и нередко прогуливал занятия, то и чаще других получал самую низкую оценку. А бывало – что и удары указкой по рукам. Стараясь избегать неприятностей, после которых непременно вызывали отца в школу, он прятался за спинами одноклассников, чтобы не попадаться на глаза господину учителю.
– Та - а - к, – привычно пропел историк, – кто там у нас сегодня отвечает? Ага! Вот Вы, Бакши, – он ехидно улыбнулся и направил в сторону Исаака свою металлическую блестящую указку. Мальчишке показалось, что это вовсе и не указка, а стрела, которая вот-вот пронзит всё его беспомощное существо. «Ну, надо же, – досадует он, – так нормально спрятался за толстяком Борькой, и на тебе! Насквозь что ли видит?»
Он нехотя встал, вышел из-за парты и, залившись краской от стыда, готовый сквозь землю провалиться и заведомо зная, что снова схлопочет единицу, лениво побрёл к доске.
– Ну, что, юноша, – улыбнулся историк и, пробежав лукавым взглядом по рядам, как-то язвительно спросил, – Не изволите ли объяснить нам, что такое «летопись»?
– Летопись, господин учитель? – переспросил Исаак и, не веря в то, что ответит правильно, отчеканил, – Летопись – это запись событий по годам.
Учитель от удивления развёл руки:
– Садитесь, Бакши. Порадовали меня сегодня. Ставлю вам пять с плюсом!
… И это была едва ли не единственная пятерка в его тяжкой школьной жизни. Не давалась ему учёба, не любил он эти бесконечные зубрёжки. Стихи, что задавали учить наизусть, никак не «хотели» задерживаться на полочках его мальчишеской памяти. В голове от такого напряжения создавался полный хаос.
Вообще-то, в семье моего деда Якова Бакши, как и во всех патриархальных крымчакских семьях, к образованию детей относились серьёзно. Обучали даже девочек. Старшие сестры: Сарра и Джамле учились прекрасно, братья Ашер, Анисим и даже младшенький Давидка тоже старались не отставать. И только задира и непоседа Исаак подводил отца. За шесть лет учебы он окончил всего два класса. Зато всё, что касалось конкретного дела, например, умения крепко держать в руке молоток и точно ударять им по шляпке гвоздика, вощить нитку так, чтобы она без труда прошла в игольное ушко, схватывал моментально. Отец частенько огорчался, что сын – двоечник. Но что поделаешь? Зато руки правильно растут – все умеет, любое дело доверить ему можно. Да и за себя может постоять, близких не позволит обидеть. Только поручи ему какое-то ответственное дело, так он мигом всё уладит, всё устроит в лучшем виде -- тут можно даже не сомневаться. Значит, надо развивать именно эти способности сына. И профессионал-шапочник Яков отправил его учиться ремеслу, но не головные уборы шить, а обувь. Эта специальность с годами станет для братьев Бакши, Исаака и Давида, делом всей их жизни, будет кормить их и их семьи.
Папа любил повторять, что в детстве не хотел учиться, пропускал занятия, но и без дела не болтался. Его тянуло к мастеровым людям. Мог подолгу наблюдать, как сапожник прикладывает к ботинку набойку и ловко прибивает её маленькими гвоздиками, а потом лакирует края специальным инструментом. Увидит, что мальчишка интересуется, – даст в руки молоток, мол, пусть и сам попробует, а вдруг получится!.. Говорил папа об этом потому, что считал: учиться можно не только по учебникам. «Я вот, считай, неграмотный, – часто откровенничал он, – а поговорить могу с любым профессором».
И это было почти правдой. Помню, его мастерская («точка», как ее называли на фабрике индивидуального пошива и ремонта обуви), находилась у здания почтамта, рядом с главной площадью Керчи. Здесь кипела городская жизнь, и мне, тогда еще школьнице, казалось, что мой папа – в самом этом кипучем центре, центре всей жизни. В городе его знали многие. Шли мимо -- заглядывали к мастеру: «Доброго Вам здоровьица!». «Спасибо, дорогой! Заходи», – приглашал папа. 
Исаак Бакши, ноябрь, 1951 г., Керчь.
Родословная Бороховых
Лариса Мангупли
Интервью с профессором Давидом БОРОХОВЫМ, Иерусалим, Израиль, 2015
Фото из личного архива Д.З.Борохова (1934-2017)
Любые воспоминания о людях носят, как правило, фрагментарный характер. Потому что в них переплетаются не только события и факты, свидетелем которых был автор, но и рассказы то ли о них самих, то ли воспоминания членов семьи, друзей или родных. Ещё в юности Давид уехал из родительского дома, учился в Крымском мединституте, а потом, вплоть до репатриации в Израиль в 1990 году, жил и работал в Чимкенте, в Казахстане. Туда он привёз и свою молодую жену Анну, там родились оба их сына – Александр и Борис. Там Давид стал профессором.
– Давид, родословная поколений Бороховых, та, которая отражена в Вашем генеалогическом древе, ведёт своё начало с девятнадцатого века…
– Да, мой дед Яков был внуком известного Якова-Баруха, автора письма (1818 г.) Российскому императору Александру I «О бедственном положении крымчакской общины вследствие землетрясения и последовавшей за ним эпидемии чумы с просьбой снизить размер податей». Это письмо, написанное на крымчакском языке ивритскими буквами, сейчас находится в архиве библиотеки имени Салтыкова-Щедрина в Санкт-Петербурге.
– А чем объясняется двойное имя Вашего прадеда?
– Скорее всего, древней еврейской традицией давать тяжело заболевшему человеку второе имя. Для того, чтобы, якобы, ангел смерти, пришедший за душой больного, не нашёл свою жертву. Таким образом, все потомки Якова-Баруха и стали носить фамилию Борохов.
– Кем же был его внук, то есть ваш дед Яков?
– Яков Исаакович был сапожником и от рождения до смерти жил в Карасубазаре, ныне это крымский город Белогорск. После еврейских погромов, прокатившихся в конце семидесятых годов восемнадцатого века, дед решил уехать в Палестину вместе со всей семьёй. Но репатриация была неудачной: в родах умерла жена, оставив его с тремя детьми. Кроме того, дед оказался профессионально невостребованным – местное население, в своём большинстве, ходило босиком и в услугах сапожника не нуждалось… Промаявшись несколько лет, он оставил младшего сына в приюте и с двумя старшими вернулся в Карасубазар. Работал, копил деньги, чтобы съездить в Иерусалим за четырёхлетним сыном Илиягу и вернуться в свой Крым…